Пущенные по миру - Владимир Владыкин

Вдали над лесом стояли крутобокие пепельно-белые облака, словно робели приблизиться, чтобы смело идти дальше. А Фёдору казалось, что это они на него этак милостиво уставились, не желая загораживать солнце и не давая дождю пролиться, пока он пашет. Слабый ласковый ветерок струисто шевелил тёплый воздух, нежно касался разгорячённого и потного лица и казался прохладным и мягким…

Фёдор опять задумался, ему сейчас хотелось поведать Прохору все свои мысли (только что назойливо толкавшиеся в сознании): как бы он тогда заговорил? Наверное, заухмылялся бы ехидно и что-нибудь выдал хитрое в свою защиту. Взять хотя бы того же Силантия Пантюхова, ведь тот, так же как и он, Фёдор, почти бедняк, работает старательно. Однако же, чтобы завести, как у Глотова, населённое разной живностью подворье, ему надо тянуться и тянуться.

О себе Фёдор даже не заикался, ибо пока не имел ни одной лошади, в то время как у Глотова было четыре. Разумеется, со временем и он, Фёдор, соберет деньжат на приобретение коня. А пока, чтобы вспахать свой надел земли, он обращался за помощью к отцу Силантия, и тот давал лошадь, за что Фёдор в конце лета расплачивался стожком сена. Но стоило бы Фёдору с той же просьбой обратиться к Прохору, тот ни за что бы не дал ему своего коня. В крайнем случае затребовал бы расчёт вперёд не чем-нибудь, а деньгами. За умение вести хозяйство в селе его почитали. Что бы о нём ни говорили, Глотов праздно не расхаживал по селу, а если, случалось, приходил в лавку за керосином, то с односельчанами разговаривал с этаким барственным нажимом, ему редко кто перечил. Значит, признавали за ним авторитет и силу. Даже те, что были хозяевами крепких подворий, считали за честь побыть в компании с Глотовым и послушать, что он говорил…

Когда-то отец Прохора был в их округе известным ветеринаром, ездил по деревням лечить от напастей скот. Говорят, от этого промысла Ермолай Глотов стал богатеть, но особенно быстро – после революции. Теперь старик лежал пластом, расшибленный параличом, и Прохор смелее, ухватистее взялся за гуж хозяйства и в годы нэпа ещё быстрей пошёл в гору…

Эта неделя для Фёдора пропала, – в базу, в стайке край надобно было бы перестелить полы, а то крысы исподу нарыли множество ям, выбросив наверх землю горками. И поэтому как-то не ко времени подскочил Прохор; всю неделю пришлось работать на него, вспахивая отдельный клин. Да к тому же напоследок заявил, что он, Фёдор, ещё не весь долг отработал, на будущий год жать позовет, ведь хлеб подорожал. Ему казалось, что тот вздумал над ним жестоко посмеяться, так как Фёдор знал: закупочные цены не поднялись, а на рынок он давно не выезжал. Большую часть хлеба государство требовало продавать по твёрдым расценкам, и Прохор был не исключение, остальное же зерно крестьяне, как могли, сбывали сами. И потому заявление Глотова ему крайне не понравилось, он недовольно и сконфуженно склонил голову, будто Прохор причинил ему немыслимую зубную боль, и терпеливо отмолчался, лишь буркнул в его адрес какое-то ругательство и пошёл восвояси.

По дороге домой на телеге нагнал его Иван Макаров и прямо перед ним остановил резвый бег своего коня:

– Тпру, здорово, Федька, садись, подброшу! – весело обронил Иван, сверкая на него бесшабашными глазами.

– День добрый, – ответил Фёдор и запрыгнул на телегу, хотя в эти дни он ни с кем не желал встречаться и тем более разговаривать. Собственно, не только потому, что его на свой счёт предупредил Глотов, – просто у самого на душе было муторно оттого, что все его личные дела теперь стояли, в то время как у того же Макарова продвигались вперёд. И недаром он причислял себя к соперникам Глотова по умелому ведению своего хозяйства.

– Но-о, пошёл! – крикнул удало Иван.

Телега заскрипела всем корпусом, затарахтела колёсами по суглинисто-песчаной дороге.

– Закурить есть? – попросил смело Иван, при этом его мохнатые, рыжеватого оттенка брови как-то угрожающе опустились к глазам.

– Возьми, – Фёдор, не глядя на возницу, перевёл взор на чужие наделы, затем протянул кисет с табаком и огрызком бумаги.

– Хороший у тебя табачок! – воскликнул благодушно возница и без переходов начал: – А это он тебя привлёк за семена? – и показал кнутовищем в сторону Глотова. И, приняв табак, стал скручивать цигарку, потом исподлобья зыркнул на Фёдора нагловатыми щупальцами синих глаз.

– Не к суду же? – уклончиво, с мрачным оттенком ответил Фёдор, глядя в сторону.

– Это понятно, – Иван придавил вожжи коленом, чтоб было удобней прикурить. – Одним словом, мироед, так или не так? – уточнил на весёлой ноте он.

– Переталкивать не будем, а ты ба так жить не хотел? – с затаённой неприязнью поинтересовался Фёдор, не замечая на губах возницы иронической усмешки.

– А ты у любого спроси, кто не хочет жить исправно. Ей-богу, такого не найдёшь! – засмеялся Иван, лукаво прищуривая синие глаза, смотревшие из глубоких глазниц, и после смачной затяжки стал тереть свой маленький, слегка вздёрнутый кверху нос. – А ты разве, Федь, нет? – прибавил он после паузы.

– Ну, обо мне ещё рано говорить. Вот ежели все будем жить богато, тогда куда денутся кулаки? – и при этом с деловитой важностью взирал на возницу.

– Наверно, кулаки исправятся. Ежели ни у кого ни в чём не будет своей нужды, кого им тогда звать пахать землю, коли у всех наступит достаток? – восторженно произнёс Иван. – А хотя те, может, ещё дальше вырвутся? – подумав, прибавил он.

– Конечно, при нэпе они по-настоящему развернулись. Они только и ждали своего часа, умеют жить, откуда всё у них берётся. Я вот вроде бы стараюсь не хуже, а всё равно так ловко, как они, не могу крутиться, чтобы с любого дела получать прибыль. Одно признаю: знаний нам не хватает, а они и в этом преуспели. Глотов намедни говорил, что России без хозяина – не бывать, Ленин ввёл нэп очень правильно, но я слыхал, что всё может повернуться назад.

– Да кто же теперь повернёт? Не слухай, Федя, паникёров. Правильно, я одобряю, наш вождь башковитый! Вот, к примеру, раньше кусок мыла ого сколько стоил! И где его можно было достать свободно? Да днём с огнём не сыщешь. А намедни ездил я на рынок в Малоярославец и там наткнулся на одну лавку, а в ней мыла, соли!.. В общем, всё есть, а где же это, спрашивается, раньше было? И что замечательно, хлеб нынче можно выменять на что угодно, ежели нема денег, на зерне сколь влезет зарабатывай – только не ленись. Да что там! Хорошо будет, ежели и дальше так пойдёт дело у торговцев. Тогда и цены сами по себе упадут. Вот за это я нэп принял всей душой!

– Да-да, с тобой я полностью согласен. Но кто торгует? Опять бывшие буржуи-недобитки! – убедительно и страстно произнёс Фёдор, с этим он никак не мог примириться: неужели ради их процветания кровь проливали?!

– И пущай, зато всё есть, разные товары появились, это разве плохо? – твердил своё Иван. – Насчёт кровососов это ты, Федь, не прав, теперя им оттяпали то место, чем они пили кровушку народа, хе-хе!

– Ну так им опять создали прежние барские привилегии, – не соглашался Фёдор. – Куда только советская власть смотрит?

– Да ты же сам сказывал: грамоты не хватает! Значит, ни тебе и ни мне товары не выпускать. Наш путь – хлеб растить, животину содержать, каждому своё! – рьяно доказывал Иван. – А ты вот газетки почитываешь, думаешь, больше моего знаешь? Но я тоже соображать стал, – в бахвальстве отчеканил он, поставив гордо голову. – Ежели турнут нэповцев, как ты слыхал, я уверен, такие, как мы с тобой, не сумеют произвести ни один товар, рабочим в городе тоже нечего делать без особой экономической смекалки. Вот я и говорю: ежели нэповцы удачливей нас с тобой, тогда пущай себе живут, свобода для всех едина! А буржуи (нешто не знаешь) давно удрали, а те, что не успели, – в земле. Так что сейчас новый класс – нэповцы пролетарско-крестьянского происхождения. Вот как я соображаю, а ты говоришь – не умею кумекать, ха-ха!

Иван замолк и хитро посмотрел на Фёдора, словно говорил: «Ну как я тебя, убедил?» Фёдор не стал ему возражать, так как с неприятным чувством подумал: «Макаров хочет вывести меня. Знает, что я его соперник. А чего ради буду перед ним распинаться?»

И остаток пути они больше ни слова не проронили. Макаров жил в одном местечке деревни, Фёдор – в другом, поближе к оврагу, и он слез с телеги ещё не доезжая деревни и напрямки пошел в свой край.

Каждый раз, когда возвращался домой с дежурства на станции или со своего надела, на подходе к своему подворью, он всё отчётливей переживал какое-то не совсем понятное ему чувство, вызывавшее неприятное беспокойство. А когда стал вдумываться, что же его тревожило, он понял: ему было уже недостаточно одного того, что дома ждала его одна мать, которая при случае всякий раз сводила разговор к одному и тому же: не довольно ли ему бобыльничать. Но разве он это сам не сознавал? Вот поэтому надумал построить новую избу, чтобы потом было не стыдно вводить в дом молодую хозяйку. Теперь, когда изба стояла, для Фёдора всё дело состояло лишь в выборе невесты, а среди местных деревенских девушек не оказалось для него подходящей. Хотя немало было хороших, но они не отвечали его представлениям о суженой. И только одна Феня безоговорочно ему нравилась. Однако из-за своей нерасторопности он так и не сумел найти к ней подход. Впрочем, ежели бы между ними была небольшая разница в возрасте, тогда, гляди, и осмелел, наторил бы к Фене стежку и столковались на совместную жизнь, а то она совсем ещё молоденькая. Зато Макаров оказался не промах, нашёл к сердцу девушки ключик. И пока он, Фёдор, гадал да прикидывал, той ли ему оказалась бы хозяйкой Феня, о какой давно мечтал, Макаров долго не дремал. Значит, она тоже увидела, что Иван ей нужней, чем он, Фёдор?